Серафимыч.

(рассказ)

Пролог.

Уф-ф-ф…Глубокий вздох. Смесь кислорода и спертого воздуха обожгла легкие. Сердце, очнувшись, затрепыхалось в груди неистово, оповещая своего хозяина о том, что еще один не-легкий день начался. Сквозь слипшиеся веки, Серафимыч пытался разглядеть обстановку ком-наты, но это оказалось ему не по силам. Трясущейся рукой он протер глазницы, окинул мутным взглядом окружающие предметы, потолок, забитое еще прошлой зимой пленкой окно и немного успокоился – он дома. Не любил он просыпаться в чужих стенах, хотя чужие стены мало чем отличались от его собственных.

Э-э-эх… Выдох. Попытка подняться со старого, местами протертого до пружин дивана, не принесла успеха. Сердце заколотилось еще сильнее. Пот выступил на исковерканном морщинами лбу. Лихорадочно шаря рукой по полу, нащупал трехлитровую банку с мутной водой. Неимовер-ными усилиями поднес сосуд ко рту и, обливаясь, стал вливать жидкость, в горящую синим пла-менем утробу. Полегчало. Он понимал, что ненадолго, но этого времени должно было хватить для того, чтобы доплестись до Савельевны и поправить здоровье. Не любил он ходить к Савельевне, хотя после того как слегла его теща, такой "гарный" самогон варила только она.

Свесив ноги с дивана, заваленного всяким тряпьем, которое от времени, да и от чистоты при-обрело ровный, девственно черный цвет, - отыскал галоши. Один покоился у задней спинки дива-на, другой – в аккурат плавал в ведре с нечистотами, которые дополняли тонкий букет ароматов исходящих от обитателя этого замкнутого пространства, именуемого жильем. Не любил он этот дом, построенный наскоро, по-русски. Финский, щитовой на говенном фундаменте, который ког-да появилась возможность, так же на "ура" обложили плиткой, предназначенной для пола на скотниках. Время не пощадило этот дом, сляпанный абы как, впрочем, как и страну, в которой он произрастал.

Поежившись, натянул бушлат. Шарить в карманах было бесполезно – пенсия, полученная в прошлый раз как обычно, была роздана за долги. Крохи, что от нее остались, были славно про- сажены в компании таких же бодрых старичков, как и он сам. Их морды он по трезвости прос-

то терпеть не мог, но обстоятельства в этой жизни переменчивы, как балтийская погода и, вче-рашний недруг становится лучшим другом… за стаканчиком доброй мурцовки.

…Промозглый осенний ветер дул с правого борта Серафимыча. Ему приходилось наклоняться вправо, дабы очередной порыв ветра не свалил его на землю. Его штормило. Порой какой-то механизм, расположенный внутри него подбрасывал вверх, нарушая и без того хлипкое равно-весие, и он валился на обочину. Вставал, не издавая ни одного возгласа и, вновь продолжал движение. Он ненавидел эту дорогу от своего порога до точки "С", длиною в три тысячи уже стариковских шагов.

Вот показались огоньки первых домов поселка. До точки "С" оставалось примерно тысяча шагов. Серафимыч жадно глотал холодный ноябрьский воздух. Он даже сумел перебороть меха-нические толчки внутри себя, но эта борьба внезапно превратилась в неслыханной силы удары колокола. Боль становилась невыносимой. Сто шагов… Скрип калитки. Старый барбос забрехал не зло, но успокоился завидя знакомого гостя. Набравшись смелости, Серафимыч постучал. Открыли почти сразу. Невестка Савельевны, по кличке "кап-кап" - заспанная дородная молодуха, хмуро оглядев гостя и не о чем, не спрашивая его, скрылась в сенцах. Спустя некоторое время, появилась с поллитрой в руках и замусоленной тетрадью. Передав Серафимычу емкость, вписала карандашом сумму. Чуть помедлив, приписала еще три рубля и скрылась за дверью. Просить в долг для него было каторгой, но он и с этой проблемой справился достойно.

Руки ходили ходуном. Пробка из газеты была в секунды извлечена беззубым ртом из бутыл- ки. Горлышко неистово постукивало о единственный уцелевший нижний зуб, а холодная влага, обжигая и без того воспаленное нутро устремилась в трущобы отравленного алкоголем организ - ма. После нескольких глотков, пробила слеза. Наконец-то он вздохнул с облегчением, но какое-то предчувствие говорило, что первое впечатление обманчиво. Произошло то, что и должно было произойти. Рвотный позыв и добрых полстакана барбосу под хвост. Присел на корточки. Прива-лившись на плетень, смахнул выступившие слезы замусоленным рукавом, высморкался. Эта, до боли знакомая процедура, не приносила ему удовольствия. Следующие полстакана дали положи-тельный эффект. Дрожь в конечностях как-то незаметно стала проходить. Еще два глотка через силу и можно уже было трезвым взглядом окинуть окружающий мир. День окончательно вступил в свои права.

Глава первая. Две Марии.

Хмурое осеннее утро. Тишину, и без того нарушаемую сильным порывистым ветром, который вдобавок на все лады завывал в проводах, разрезал пронзительный паровозный гудок. Слева, сов-сем рядом, прогремел состав. Сквозь этот грохот доносился ничем не заглушаемый отборный мат обходчиков. Они постукивали молотками по колесам вагонов, и этот стук раздавался все ближе и ближе. Разговаривали двое. Лиц их не было видно, но по голосам можно было догадаться, что один был явно моложе своего товарища. Они остановились напротив двери и со всей силы начали тарабанить. Вагон ожил. Поликарпыч, так звали безрукого старика, сполз с нижнего яруса наспех сколоченных нар, нащупал задвижку и уцелевшей рукой потянул тяжеленную дверь. Дверь пода-лась, и в вагон вместе с порывом ветра ворвался узкий пучок света. Сашка, щурясь, приподнял голову и стал вслушиваться в разговор двух незнакомцев и старика. Сбоку, во сне завозилась сестренка. Мать, подоткнув старую шинель ей под бок, повязала платок и стала потихоньку соби-рать нехитрые пожитки. Так начинался новый день, на новой земле, чужой, вражеской, но вместе с тем загадочной, о которой так много говорили в их прежней, сожженной деревне мать и дядя Николай.

К вечеру, всех вновь прибывших, расквартировали. Женщины, две Марии, старшая и младшая – две родные сестры, остались на этой земле вдовами. Вместе покидали родные места, а сейчас вместе хлопотали и обустраивали доставшееся им трофейное жилье. Сашка, взяв за руку млад-шую сестренку Валюшку, бродил с ней по многочисленным пустым комнатам, еще незаселенных квартир, находя то здесь, то там разные брошенные второпях вещи прежних жильцов. Он почти не помнил их родной дом в Жуковке, про который много рассказывала мать. Отчетливо вырисо-вывалось лишь лицо Глашки веселой, задорной девицы, которая приходила убирать дом, гото-вить и присматривать за ним с Валюшкой, когда родители уходили на работу. Отца видели редко. Он был в постоянных разъездах, и лишь частые паровозные гудки, доносившиеся с узловой напо-минали о его существовании. Мать уходила рано, а приходила поздно. От нее всегда неприятно пахло. Этот запах Сашка навсегда вписал в свою память, как индикатор, относительно которого измерялось плохое и хорошее, независимо были ли это запахи, ощущения или поступки. Мать работала на скипидарном заводе. Неплохо зарабатывала, и у нее то уж точно этот запах не вызы-вал Сашкиных ассоциаций.

Редкими днями удавалось собраться всей семьей вместе. Отец после обеда брал их на руки с сестрой и качал, что-то мурлыча себе под нос до тех пор, пока кто-нибудь из них не засыпал. Так было и в тот день, когда отец вернулся из очередного рейса.

Война началась летом. Теплым июньским утром. Это потом Сашка понял, что отца он видел в тот день последний раз в жизни. Нет, погиб он не сразу. Были еще долгие два года тяжелых боев, два года лишений и невзгод да несколько "треугольников" с фронтовыми новостями. Была Сталинградская битва, и был вражеский авианалет, уничтоживший железнодорожный состав головным паровозом, которого управлял Сашкин отец. Была еще спешная эвакуация, и каждый стук вагонных колес уносил Сашку навсегда из родного, только одному ему ведомого мира.

Эшелон с эвакуированными быстро уходил на юг. Сутки спустя - новый неведомый мир, но все те же вагоны, паровозы, люди, снующие с поклажей, крики, слезы и жара. Сашка не помнил, как они очутились на конной подводе с такими же мальцами, как и он, правда мать неотступно была рядом с ним и Валюхой. Сколько ехали, он не помнил. Не запоминались так же беско-нечные остановки, во время которых лошадей то распрягали, то вновь запрягали. Запомнился лишь Поликарпыч, неведомо откуда взявшийся сухонький старичок, который незлобно ругался по поводу и без повода и все приговаривал: "Не боись, Манька, прорвемся!"- то ли просто так, то ли, обращаясь к матери.

К вечеру очередного дня кое-как добрались до отдаленного села, все дома которого были пусты и заселялись по мере прибытия беженцев. Они разместились в большом просторном доме с теткой Марией и ее детьми. К ним же подселили и деда – Поликарпыча, на которого лег весь груз мужских забот. Сашка крутился юлой подле него, однорукого, и был достойной заменой, потерянной в Гражданской войне, руке. Только спустя некоторое время, Сашка, подслушав за ужином разговор старших, узнал, что место, где они расположились, было зажиточным селом, которое раньше принадлежало поволжским немцам с непонятным названием – Кальп. А их, немцев, с началом войны вывезли от греха подальше куда-то на юг, в Среднюю Азию.

Наверное, так бы и остались навсегда здесь жить две сестры – две Марьи, пережившие в продуваемых ветром волжских степях тяжелейшие четыре года русской истории, унесшие мил-лионы жизней и оставшиеся не вырвавшимся стоном скорби и печали во многих поколениях русских людей. Но судьба распорядилась по-своему. Она звала к родным местам, брошенным не по своей воле. Волей и силой русского духа, вырванная в нелегкой схватке с противником Победа, в самой жестокой из всех предшествовавших войн, дала эту возможность. Пусть не осталось в живых мужей, близких, друзей, но жива была надежда и она толкала женщин в обратный путь. Но для того, чтобы испытать чувство разочарования, нужно окунуться в тот мир, в котором рушатся чаяния и надежды. А может для этого достаточно вернуться туда, где было пусть и не легко, но внутренне комфортно, туда, где силы придает земля, небо, дерево, выросшее на твоих глазах одним словом в свой мир? Вот за этими ощущениями, с надеждой и верой отпра-вились две молодые женщины, так и не нашедшие своего счастья пусть и в России, но все таки в чужой стороне.

Утих стук вагонных колес. Вот и родная земля - долгожданная, близкая. Та, которая в воспоминаниях не давала уснуть после тяжелого трудового дня, та, что в детях напоминала о коротких, годах бабьего счастья. Воздух был наполнен весенним теплом, солнце заставляло щуриться, птичий щебет дополнял весеннюю идиллию, но то, что открылось глазам, заставило невольно опуститься на выпавшие из рук чемоданы. Не было не только родного дома – не было целой улицы. Кое-где еще виднелись останки русских печей, надгробиями возвышавшиеся над человеческим жильем, но от дома Марии, старшей из сестер, не осталось камня на камне. В сорок втором дом сгорел вместе с соседним домом, в котором партизаны заживо сожгли полицая. Остальные дома пострадали от пожара, вспыхнувшего после бомбежки в том же сорок втором.

Шел сорок пятый год. Май. Победа. Страна шумно праздновала. Первое время, не замечая тех трудностей, которые нужно было преодолеть, восстанавливая разрушенное народное хозяйство. Следом, потянулись длинные послевоенные дни, сменяемые теплыми, но короткими ночами. Незаметно подкралась осень. Оставаться на зимовку в наспех вырытой землянке с малыми детьми одной, без всякой надежды на будущее было бессмысленно. В аккурат первых чисел октября народ начал судачить о заселении оккупированных земель где-то там, в Восточной Пруссии, отвоеванной в ходе Великой Отечественной войны. Стали собирать списки желающих и старшая Мария, не задумываясь, в числе первых готовится к отъезду. Спустя некоторое время, к ней присоединилась и Мария младшая с четырьмя детьми. Вот так они и оказались хмурым ноябрьским вечером в жарко натопленной квартире на окраине старого прусского городка с непонятным названием Тильзит, за тысячу с лишним километров от родных мест. Тогда они еще не знали, что им уже никогда не суждено вернуться на родную Брянщину, где прошли их детство, юность, и как знать, может и самые лучшие годы жизни. А Сашкина жизнь только начиналась…

Глава вторая. Сашка.

Утром мать, вместе со вновь прибывшими женщинами, ушла устаиваться на работу. Сашка натянул на ноги сапоги, которые были не на один размер больше нужного, нахлобучив на голову шапку, отправился на улицу изучать окрестности. Моросил мелкий дождь. Завидев ватагу сверстников, двинулся к ним. Пацаны, завидев незнакомца, стали испуганно поглядывать по сторонам. Сашка поздоровался. Каково было его удивление, когда мальчишки закричав что-то, не по-русски бросились в рассыпную. Это были такие же дети войны, как и он, сам, но только побежденных родителей. В свои десять лет Сашка уже четко представлял себе, пусть и не воочию, каковы немцы - враги. И он так же знал, что они сделали с его отцом и его народом и потому, ненависть к ним у него вспыхивала частенько. Первое знакомство с местными пацанами сорва-лось. Но в дальнейшем, он с завидным постоянством, с чувством давал волю своим кулакам, разбивая в кровь носы своим немецким сверстникам.

Мать рано уходила на работу на подсобное хозяйство в воинскую часть, расквартированную здесь же, на окраине города. Сашка с сестрой большее время дня были предоставлены сами себе. Школа особо не влекла юнца знаниями, в то время как улица, руины вызывали огромный интерес, сопряженный с поисками и находками. Старые вещи, найденные под обломками домов, гильзы от снарядов, да и просто неиспользованные патроны все тащилось в дом и составляло основное богатство пацана, как и любого мальчишки того периода истории.

Огромное количество трофейного скота – коровы, лошади, которые перешли в руки победите-лей требовали большого количества рабочих рук. А их как раз и не хватало. И, спустя некоторое время, руководство воинской части принимает решение о перемещении большей половины тро-фейного поголовья в юго-восточную часть области, отныне носящую название Калининградской.

Программа укрупнения хозяйств на территории вновь образованной области, делало управле-ние ими более простым, но для этого пришлось уничтожить всю сложившуюся систему сельского хозяйства, которая исторически сложилась при старых хозяевах, а самое главное – старом строе – враждебно-капиталистическом. И это развязывало руки и давало возможность принимать самые безумные и заведомо вредные решения, приведшие в дальнейшем к возможности уничтожения всего сельского хозяйства региона. Но это все еще впереди. В то время приказы партии, какими бы они качествами не обладали, не обсуждались. И грянуло переселение скота и людей на новое, говоря языком военных, место дислокации.

Двигались несколько дней и ночей. Несколько десятков людей и тысячи голов скота. По пересеченной местности, в непогоду на новые зимние квартиры. Основное стадо остановилось на хуторе, близ большого села, где-то под Интербургом, а часть была отправлена во вновь образованный двадцать первый совхоз, расположенный юго-западнее Инстербурга на территории поселений Амвальде, Миликапурин, Калишки, Витагирин и Миттенау. Это сейчас названия вышеперечисленных поселений не говорят многим ровным счетом ничего, а тогда они были на слуху, как все существующие ныне географические названия области.

Вместе с взрослыми этот путь преодолели и дети переселенцев, обретая новые впечатления, познавая нелегкий труд и учась жизни не по написанному, где истина отстоит от жизни намного дальше, чем того многим бы хотелось. И наш герой не был исключением. Находясь в среде людей прошедших всю войну и вынесших на своих плечах то, что порой не поддается осмыслению, познавших ненависть и боль, потери и лишения воспринимал происходящее, как естество, вполне допустимое. Пьющие мужчины, курящие женщины, свобода, пусть и завуалированная, нравов – синдром длительной войны, во время которой люди научились жить только сегодняшним днем, и лишь немногие находили в себе силы противостоять этому. Вдуматься только, какое количество неполных семей было в тот период! Безотцовщина. Понятия мачеха и отчим перестали носить нарицательный характер, стали нормой. Если спроецировать те события на наше теперешнее время, то тот синдром приобрел характер генного кода. Он передается из поколения в поколение, лишая нас в будущем полноценной здоровой семьи с традиционным русским укладом и определенным количеством детей от одних родителей, достаточным для того, чтобы русская нация не угасла в последующие века.

Сашка в свои десять лет повидал многое. Видел мать расхристанной на сеновале с дядей Колей и не только с ним. Видел пьяного отчима, лапающего своими огромными ручищами доярок на ферме и их не сопротивление ему. Видел пьяные драки между конюхами из-за пустяка после очередного распития. А как пили! Сто грамм перед боем на протяжении нескольких трудных фронтовых лет сделались для многих нормой, особенно на селе, где тяжелый надрывный физический труд требовал как на фронте быстрого снятия стресса. Сейчас говорят, что деревня спилась за последние пятнадцать лет- черта два! Это было заложено еще в те, далекие суровые сороковые годы. И теперешний питейный разгул – это следствие той, безудержной алкогольной вакханалии военных и послевоенных лет.

Сашка видел, как обращались с местными женщинами – немками до их депортации наши бывшие герои войны, которые считали, что они имеют моральное право втаптывать в грязь честь и достоинство побежденных. И все это не становилось достоянием гласности и партийного порицания при том, что партия и ее руководство открыто, пропагандировало моральный облик строителя коммунизма. Или только на словах?

Как-то летом Сашка подрабатывал подпаском в совхозе – помогал пасти телят на дальнем четвертом отделении в Витагирине. В пастухах ходили недавно демобилизовавшиеся из армии двое военнослужащих Бойдунов Ванька и его подельник Мишка Слезкин. Слезкин был еще ничего: к Сашке относился по-отечески. Видно не все человеческое растерял на войне мужик. Бойдунов же напротив гонял Сашку и костерил на чем свет стоит, бывало и кнутом замахивался. Жалели Сашку по-матерински только немки – доярки, которые помогали доить совхозных (!) коров. Но если выпадало пасти скот одному Бойдунову, то удержу не было ни кому. Больше всех доставалось Марте. "Ком цу мир, Марта!" – кричал Бойдунов, и Марта покорно шла за насильником. Толи потому, что она благоволила Сашке, толи своей красотой раззадоривала Бойдунова больше других, но насиловал он ее на глазах Сашки и двух других женщин – Митты и Эльзы, безропотно наблюдавших за происходящим и не знавших, чья будет следующая очередь, с особой изощренностью. Так продолжалось до тех пор, пока всех немцев не вывезли в двадцать четыре часа с территории вновь образованной Калининградской области. Что творилось в голове у Сашки после увиденного, известно только богу, хотя внешне он рос нормальным, трудолюбивым пацаном, не испорченным табаком и алкоголем, хотя пробовать тайком от родителей с соседскими пацанами Портвейна №36, уже приходилось.

Годы летели. У матери появился новый ухажер. Ершистый по своему характеру, Сашка никак не мог найти общий язык с отчимом. Доставалось ему и от матери, почему-то всегда принимавшей сторону неродного отца. Через год родился братан, которого почему-то назвали в честь отца, которой на взгляд Сашки у него никогда и не было, чести-то. Дождавшись конца лета, Сашка к тому времени окрепший и повзрослевший, решается покинуть материнский дом и, поступив в Рагнегинское ФЗО, остается там вместе с учебой постигать азы самостоятельной жизни. Природная смекалка позволила Сашке овладеть специальностью электрика, коей он очень гордился и которая, помогла ему устроиться на работу в одном из стройуправлений Калинингра-да, а это для деревенского паренька было очень даже похвально.

Наступил тысяча девятьсот пятьдесят пятый год. По Сашке явно плакала Советская Армия вместе со всем ее офицерским составом и, уволившись с работы, Сашка напоследок отправился навестить своих родных в деревню. Танцы в клубе, встреча со старой знакомой, ставшей вдруг из замухрышки черноокой красавицей, первое любовное увлечение. Шура так звали девушку. Для нее первое большое чувство, для него – первая победа перед большими военными действиями, протяженностью три с половиной года. И он уехал, напрочь вычеркнув ее из своей памяти. Может быть, вспомнил, как поступал с женщинами Бойдунов – легко и непринужденно, а может действительно, она для него ничего не значила. Он не ответил на ее письмо, в котором она написала, что ждет ребенка. Не ответил на второе, в котором она уведомила, что сделает аборт, если он не ответит.

А годы летели быстрее ветра и как знать, что ждало бы на родине Александра, ответь он хоть на одно письмо.

Глава третья. Шура.

Тишину морозного утреннего воздуха разрезал звук падающей сосны. На солнце заискрились миллионы снежных крупинок, осыпавшихся с уже мертвого растения. Александр деловито расчищал снег ногами у следующего ствола, по ходу вырубая мелкую поросль. Он уже год топтался по лесам Эфтонского района, Коми АССР с тех пор, как завербовался на лесоповал после армии, соблазнившись большими заработками. Леспромхоз исправно платил крупные суммы, тратить которые особо было негде, и Александр накопив приличную сумму, уже подумы-вал об отпуске, который он собирался провести в родных местах.

Перед отъездом на родину приоделся в местном сельпо. Приехал в деревню гоголем. Гулял, не жалея кровно заработанных денег, как полагается, на широкую ногу. В раз нашлись прежние знакомые, с которыми и до отъезда-то большой дружбы не водил, но которые всегда были готовы помочь "другу" потратить его сбережения. И понеслось, поехало. И как-то в одночасье в клубе повстречался он с Шурой. Кровь заиграла у подвыпившего парня, и он вновь потянулся к ней. Как ни странно, Шура не отодвинула его от себя, не припомнила убиенного с его молчаливого согласия ребенка и как-то покорно поддалась нахрапистым ухаживаниям бывшего возлюблен-ного. Через две недели состоялась свадьба. Гуляли запойно всем селом неделю. После также быстро собрались и уехали в Коми на заработки. Два года вкалывали, как проклятые. Молодость не знает усталости. Александр трелевал лес, Шура работала в бригаде сучкорубом. Но тоска по родным местам взяла верх, да, в общем-то, и не женский это труд валить лес с мужиками. Это понял и Александр.

Вернулись они в село, когда уборочная страда была закончена. Год выдался засушливым, неурожайным. Несмотря на неудобства связанные с переездом, как-то сразу втянулись в работу. К зиме совхоз выделил жилплощадь. Александр не боялся работы и свиноферма, на которую он был определен бригадиром, казалась для него курортом после лесоповала. Шура вернулась к привыч-ному для нее труду доярки.

Зима в этот год началась рано, выдалась снежной и морозной. Не все хорошо складывалось в местном свиноводческом хозяйстве. Толи кормовая база оказалась слабо подготовленной, толи свинарники не были приспособлены для содержания свиней, а может и нерадивость самого Александра, так и не сумевшего до конца проникнуться любовью к сельскому труду, привела к внезапному падежу свиноматок с только что народившимися поросятами. Вдобавок на смену старого руководства прислали из района нового руководителя из числа ярых партийцев и тот, долго не разбираясь, заводит на Александра уголовное дело, обвинив его во вредительстве. И ру-бить бы Александру снова вековые сосны и пихты где-нибудь под Ухтой, да вступились за него старшие товарищи, сумевшие в нем увидеть больше положительных, нежели присущих врагу народа качеств. Уголовное дело было закрыто. Но смириться с позором, пусть и не заслуженным Александр не захотел – не позволило самолюбие. Эх, где было это самолюбие, которое не появи-лось действительно в нужный момент! Его отсутствие на определенном этапе круто изменит всю оставшуюся жизнь Сашки, сделав ее пустой и бессмысленной.

Глава четвертая. Юра.

Крик чаек уже так не раздражал слух. Александр практически не замечал птиц, снующих над палубой стоящего в доке на профилактическом ремонте судна. Прошло почти два года, после той истории со свиньями, как Александр перебрался в Светлый. Ему нравилось здесь, да и работа судовым электриком не докучала так, как тот целый божий день непрекращающийся поросячий визг. Та история до сих пор не давала ему покоя – видно какая-то вина Александра в том проис-шествии все-таки была. Но воспоминания о прошлом сглаживались присутствием в Сашкиной жизни Шуры, единственного человека, который не напоминал ему о плохом и к которой он со временем проникся настоящей искренней любовью.

Шли годы. За хороший труд двум Александрам, так их в шутку называли друзья, выделили большую просторную квартиру с расчетом на будущее потомство. Но именно невозможность иметь совместных детей, как выяснилось позже, стало в дальнейшем причиной частых ссор меж-ду супругами. Александр срывался, и все чаще стал появляться на пороге квартиры в подвешен-ном от алкоголя состоянии. И невдомек ему было, что ответь он на письмо пятнадцать лет назад девчонке той, которой тогда была его Шура, все могло быть иначе. И детским криком наполня-лись бы стены этой одинокой квартиры в старом немецком доме, вселяя уверенность в том, что будет благодаря детским голосам внуков, спокойная тихая старость. Не было бы бессмысленных упреков, безудержных пьянок и неразберихи в супружеских отношениях, сравнимой разве что с переменчивым балтийским ветром.

Но судьба благосклонно отнеслась к их браку, над которым нависла угроза распада. Как-то раз летом Александр, взяв отгулы на работе, отправился к матери в деревню. В разгар сенокосной страды каждые руки на счету, да и пьется на свежем воздухе, наполненном запахом свежего сена, от которого свербит в носу, как-то особенно, легко. Эти предчувствия добавляли к настроению Александра радостных и игривых оттенков. В добром настроении он и укатил на рейсовом автобусе к родным. События по приезду развивались не то, чтобы стремительно, но все же динамично. И уже через пару дней, не испив даже самогона местного производства, он укатил обратно в Светлый.

Шура, не ждавшая мужа так быстро, на выходные затеяла стирку. Александр застал ее за ра-ботой раскрасневшейся, в наскоро подпоясанном халатике среди гор приготовленного к стирке белья. Шура присела, недоуменно поглядывая на мужа. А он, не раздеваясь, начал сбивчивый рассказ, события которого стали причиной его спешного возвращения.

Еще до отъезда Сашки на учебу в ФЗО появился в совхозе невесть откуда взявшийся парняга. Работал с ленцой, бегал с фермы на ферму, а то и в пастухи летом подвязывался – все искал, где полегче. Как-то свел он темной ночью лихим людям совхозную телку, да про то прознали в деревне. И отправился он в места отдаленные, кажется туда, поближе к Воркуте, и не на один год, добывать уголь, толи еще какие полезные ископаемые, которыми богат русский север. Повстречал его Сашка снова по приезду в деревню не так давно, может пару лет назад, а может чуть больше. Отсидел. Форменный бичуган – весь в наколках – ходячая картинная галерея. Народ сторонился его, не то, чтобы сильно побаивались, нет, но водить дружбы с ним никто не хотел. Посетовал председатель совхоза по поводу его возвращения, но определил скотником на третье отделение, что было в Калишках, - руки в сельском хозяйстве лишними не бывают. Не долго он там прослужил при навозных вилах, глянулась ему как-то дочка местного конюха Петра, девка бесшабашная, вертихвостка. Глазки строила всем мужикам, не взирая на возраст. Достроилась. Взял ее как-то наш герой, звали его, кажись Павлом, нахрапом, силою в погожий денек прямо на ферме. Малолетней девка была, и пошел наш горемыка за содеянное на еще больший срок. С тех пор его в этих краях больше никто не видел. А девка та, спустя определенное одним богом время, родила здорового, розовощекого мальца. Но все бы ничего, если б не водились у девки той в голове жирные, прежирные тараканы. Не прошло и года как она, связавшись с каким-то городским прохвостом, оставила на руках у спившегося к тому времени окончательно отца своего малолетнего сына и исчезла в неизвестном направлении. Соседские бабы причитали, но никто не осмелился приютить сироту под своим кровом. Как раз в это время и появился в селе Александр. Далекий от местных сплетен и новостей, он живо интересовался происходящим в родных краях. Последнюю новость Александр узнал от сестры, Валентины, которая забегала к матери со своей подругой Катериной, работавшей в местном сельпо продавщицей. Эта она, Валентина, внушила Александру мысль о возможности усыновления брошенного на произвол судьбы ребенка. Он и слышать об этом не хотел. Отмахнулся от такого предложения как от комаров, стаи которых несметными полчищами носились в вечернем воздухе. Но, проворочавшись всю ночь, так и не уснув, Александр утром же укатил обратно в Светлый.

Шура выслушала рассказ мужа, не проронив не единого слова. Она такую мысль даже близко не подпускала к своему истосковавшемуся по заботе о ребенке сердцу. Сашкины слова звучали как удары колокола, пробуждая дремавшее в этой женщине чувство материнства. Сама, не осознавая того, она роняла слезы на свои раскрасневшиеся от холодной воды руки.

В понедельник, с первым рейсовым автобусом они отправились в деревню, туда, где их ждала встреча с утерянным ими по глупости чудом.

Не встретив противления спившегося деда мальца, они в скором времени уладили дела с усыновлением. И вот они радостные и счастливые уже втроем вернулись в Светлый, где их ждали приятные хлопоты, вселявшие им веру в будущее. Юра, так звали мальчика, был на удивление здоровым и спокойным малышом. Александр не отходил от него не на шаг. После работы стремглав несся домой, где его ждали счастливые жена и сын. Александр бросил пить, стороной обходил дружков-собутыльников, которые в тихую посмеивались над новоявленным отцом. Шура не могла нарадоваться на Сашку, которого любовь к маленькому существу так преобразила. Только глаза самой Шуры стали все чаще подергиваться пеленой грусти и печали, происхождение которых знали только сама Шура и ее лечащий врач.

Через полгода Шуры не стало.

Глава пятая. Катерина.

Солнце по-весеннему пригревало. Несмотря на то, что по утрам еще были заморозки, чувствовалось, что весна вот-вот вступит в свои права. К полудню сквер оглашался птичьим щебетом, легкий ветерок гнал по небу незадачливые облака, обнажая всю синь мартовского неба и каменные скамьи умудрившись прогреться в лучах солнца приглашали на них присесть. Наблюдательный завсегдатай городского сквера наверняка бы обратил внимание на постоянно появляющуюся в выходные дни фигуру молодого мужчины, прогуливающегося с ребенком. Иногда походка мужчины была несколько неуверенной, что говорило о его легком подпитии. Мужчина присаживался на скамью, доставал нехитрую закуску рядом с которой появлялась бутылка дешевого портвейна. Ребенку доставалась какая-нибудь снедь, и он щебетал от радости, кружа вокруг отца, подражая голосам птиц. И никогда эту чету не сопровождали женщины.

Это были Александр и Юра. Александр любил сына, но потеря жены и друга пробудила в нем прежнее пристрастие к алкоголю. Эта страсть будет самой прочной из всех последующих в жизни Александра, несмотря на то, что он еще не раз ощутит уверенность в завтрашнем дне и попытается предотвратить падение в пропасть, отделяющую полноценную человеческую жизнь от прозябания…

…Красные транспаранты, разноцветные шары и флаги, грохот оркестровой меди все возбуж-дало ребенка, восседавшего как на троне на плечах отца. Он искренне радовался происходящему, но первомайская демонстрация подходила к концу. Друзья приглашали Александра продолжить начатое празднование Дня солидарности всех трудящихся в ближайшей пивной, он же сослав-шись на неотложные дела, направился домой. Хорошее настроение ему придавало не только выпитое в кругу друзей вино, но и намечавшийся на сегодня приезд гостей. И он крепко сжав ноги малыша, стал пробираться сквозь толпу направляясь к дому.

Катерина уже второй раз приезжала в гости к Александру. Первый раз она приезжала месяц назад с сестрой Александра Валентиной. Знал он ее давно, но близко как сейчас судьба их не сводила, да и жили они на столько далеко друг от друга, что линии их просто не должны были пересечься. Но судьбе было угодно, чтобы Александр то, что искал, нашел именно в родных местах, которые как магнитом притягивали его в свое лоно, и сына и будущую спутницу жизни. Тогда его не интересовала ни причина развода Кати с мужем, после которого у нее на руках остались две дочери, ни то обстоятельство, по которому вдруг эта красивая черноглазая женщина привязалась к нему, в общем-то, не красавцу. Хотя ходили слухи, что от кавалеров у нее отбоя не было, и главной причиной развода с мужем была ее повышенная любвиобильность. Но об этом Александр в тот момент не задумывался, поддавшись влечению скорее плоти, нежели разума.

Майские праздники пролетели быстро. Александр и Катерина расставались с надеждой встретиться вновь. И вот, накануне Троицы, Александр и Юра уже тряслись в новеньком ПАЗике по дороге в родную деревню. Встреча, традиционное праздничное застолье, вино вскружило голову Александру, и он сделал Катерине предложение, на которое она с легкостью согласилась. Через месяц расписались в сельсовете и Александр, уволившись с судоремонтного завода, уехал обратно в деревню уже навсегда.

Деревушка, в которой обосновались молодожены, жила, как и положено всем сельским населенным пунктам своими повседневными заботами. С авралами в посевную и уборочную страду, короткими передышками зимой, когда казалось, что жизнь в деревне замирает, и она теплится лишь в нитях дыма, исчезающих где-то далеко в лиловом сумеречном небе.

Тяги особой к сельскому хозяйству Александр не испытывал, по специальности работать, тоже не пошел. Катерина, своим практическим умом надоумила его сесть за трактор, усматривая в этом выгоду для своего подворья. Так и стали жить. Обзавелись скотом, птицей, пара кабанчиков всегда весело похрюкивала в сарае. Катерина пристроилась бригадиром на ферме, что позволяло ей потихоньку приворовывать корма для содержания к тому времени уже не малого хозяйства. Александр тоже не отставал. Где дровишек привезет, где пару-тройку мешочков зерна в посевную пашня недосчитается, а насчет калыма – так народ косяками круглый год почитай ходил. А техника в руках селянина, это всегда достаток в доме. Тем более что горючка всегда халявой была. Все складывалось ладно и дети между собой быстро притерлись. Катеринины девочки радовались новой игрушке в лице Юры и нянчились с ним как с родным. Но вот только с их матерью происходило что-то неладное. Говорят, что чужая душа – потемки, а душа Катерины была, по всей видимости, еще и за семью замками и к тому же светлыми тонами явно не отличалась. И что случилось, то случилось. Через год или около того, Катерина, как-то за ужином спрыснув его водочкой как есть, на духу выложила Александру свое видение на количественный состав их семьи. Александр надеялся услышать из уст жены желание укрепить их союз рождени-ем совместного ребенка, но жестоко ошибся. Екатерина предложила избавиться от Юры, сдав его в детдом. Аргументы, которые она при этом приводила, Александр уже не слышал. Он готов был разорвать ее на куски, за то, что она посмела лишить его последней нити, связывающей с прош-лым, с его Шурой, любовь к которой он хранил в глубине своей души под ворохом всего того наносного хлама, который появился в нем после встречи с Екатериной.

Юру забрал к себе бывший сослуживец Александра по судоремонтному заводу Григорий. Видно богу было угодно, чтобы ребенок стал надеждой и опорой в жизни другому человеку, нежели Александру. Какие веские доводы нашла Катерина, чтобы убедить мужа избавиться от ненавистного ей ребенка, наверное, так и останется тайной. Но они осмысленно сделали этот шаг, который как клин со временем разорвет, словно старый трухлявый пень, их отношения.

Глава шестая. Падение.

Наступили светлые перестроечные годы. Страна пыталась начать писать свою историю с чистого листа. Но чистый лист оказался для страны старой измятой газетой, в которую не так давно заворачивали селедку. Следы от нее жирными пятнами с неприятным запахом расползались все быстрее и становились все отчетливей, определяя истинные размеры того несчастья, которое обрушилось на страну. То, что казалось незыблемым и что нуждалось лишь в легком санаторно-курортном лечении, вдруг попало на операционный стол, над которым склонился с огромным ветеринарным скальпелем учащийся интернатуры, решивший полученные в морге знания опробовать на живом организме. Операция началась шумно и без анестезии. Но оперировавший не замечал ни крови, ни отсеченных без надобности органов и он все резал, резал и резал, лишь изредка прибегая к помощи зажима или тампона – в морге они были ни к чему…

…В доме уже давно проснулись. Катерина гремела на улице подойником, процеживая молоко, Александр, которого пробирала мелкая дрожь в резиновых сапогах на босу ногу, в портках и без рубахи выпроваживал коров на пастбище, думая лишь о том, где найти похмелиться.

Годы летели быстрее ветра. Воспоминания проносились в голове Александра еще быстрее, особенно после очередного возлияния. Фрагменты жизни мелькали фотографиями, а отдельные эпизоды кинолентами без какой либо хронологии, хаотично, но отдельные эпизоды появлялись особенно часто, вызывая угрызения совести. За долгую жизнь он научился отгонять их прочь, но, невзирая на все его усилия, они появлялись вновь и вновь. Так было и сейчас. Он стоял в оцепене-нии, тупо уставившись в одну точку и не слышал, как его на все лады материла Катька. Он просматривал свой, доморощенный сериал: видел Бойдунова, мелькающего голым задом в высокой траве, когда тот справлял свою животную нужду с немкой Мартой, видел себя на лесоповале вместе с Шурой, молодых и счастливых. Видел сына, Юрашку и отчетливо слышал его заливистый смех и никак не мог понять, как этой стервозной бабе удалось уговорить его отказаться от пусть не родного, но его собственного сына. Волна ненависти снова подкатила к горлу. Он ненавидел эту разжиревшую бабу, ненавидел себя за то, что смалодушничал и пошел у нее на поводу в тот миг, когда можно было просто забрать пацана и уйти. Баб на этом свете хоть пруд пруди. И что его заклинило на этой кобре, дочери которой его теперь воспринимали как мебель и то, место которой в хлеву.

Заработав с горем пополам на старости лет себе мало уважительное отчество Серафимыч, которое при обращении к нему юнцам позволяло тыкать, Александр приобрел стойкую привычку отмахиваться от проблем, как от назойливых июльских слепней. Многие насущные и не очень проблемы, беспокоиться о которых раньше не было особой нужды, начали вырастать, как грибы после дождя, и с завидным постоянством. Касалось ли это обработки огорода, заготовки дров, сена для скота на все была отговорка, под стать той, что не царское это дело, прикажу, дескать, стрельцам выполнят. Хотя и трактор еще стоял под забором, правда, уже в полуразобранном состоянии – делать его не было ни малейшего желания. И так, одна проблема накладывалась на другую, и каждый новый год только ухудшал отношения состарившихся рядом друг с другом людей. Постепенно с подворья исчезли гуси и овцы, затем перестали повизгивать кабанчики в сарае, подошла очередь и к деревенской кормилице – корове. В очередной раз, повздорив с пьяным мужем, уже к тому времени серьезно больная женщина, с подорванной психикой, Екатерина отбыла на не определенный срок на жительство к брату в райцентр. Это еще больше раззадорило Александра. Оставшись без средств к существованию, не заработав к тому времени пенсии , но имеющему большой аппетит по части потребления огненной воды, он стал мало-по-малу избавляться от нажитого совместным трудом со своей "коброй" имущества движимого и не движимого. Вслед за коровой, сведенной в соседнее село под разбор пошел сеновал с сараем. По ходу уходил мелкий скарб, как то ведра, алюминиевая посуда и прочее, что хоть немного пользовалось спросом у окружающих.

Прознав от сердобольной соседки о бесчинствах суженного, Катерина возвращается в село, после предварительной зачистки, которую блестяще провел один из зятьев, повыбивав любимому тестю лишние на его взгляд зубы. Но спеси, Серафимычу это не убавило. Толи самогон стали бадяжить бессовестно, толи с питейным стажем потребность в горючем с каждым днем возраста-ет, но пить Серафимыч стал уже не поллитрами, а полторашками, в простонародье именуемыми "гусями".

Шло время. Перестройка прогрессировала, со временем превратившись в дикий не подвласт-ный ни каким законам капитализм. Параллельно ей прогрессировало алкогольное пристрастие Серафимыча, тоже не подвластное ни каким объяснениям и унесшее к тому времени многих сподвижников этого стойкого увлечения из числа друзей. Периодические наезды зятьев продолжались. Но кроме почти всех выбитых зубов у Серафимыча они ничего вразумительного не внесли в отношения стариков. Очередные отъезды-приезды Катерины продолжались до тех пор, пока в очередной приезд после ссоры не вспыхнул пожар, унесший единственное живое сооружение усадьбы, кроме дома – навес над подвалом. После чего она, собрав пожитки, навсегда удалилась из родного дома, добавив дискомфорта в молодые семьи своих дочерей, оставив дом на растерзание вандала, мужем которого назвать язык ее, не поворачивался.

Бог им судья, но как знать, может не поступи Катерина так с чужим ребенком, отношения с мужем сложились бы совершенно иначе. Судьба была бы к ней более благосклонна и ей не пришлось бы мыкаться по чужим углам на исходе жизни.

А Александр продолжал пить уже не назло Екатерине, а по банальной причине, которая давно превратилась в неизлечимую болезнь.

А ведь все могло закончиться совсем по-другому. Ведь смог проявить себя на восстановле-нии разрушенного войной хозяйства и даже был в списках тех, кто принимал участие в возрождении края. Создав семью и не падая в грязь лицом от повседневных пьянок, мог бы сохранить твердость духа в самом себе и привить детям любовь и уважение к труду, к ближним своим, заронив тем самым доброе зерно в благодатную почву своих потомков и их последующих дел. Встретить достойно старость, с гордостью подняв для всеобщего обозрения как стяг, все свои прожитые годы, вместившие в себя лишения военных лет, да и почитай всю многотрудную его, селянина жизнь. Чтобы помирая, как говорил Павка Корчагин, не было стыдно за бесцельно прожитые годы. Да и в последний путь отправиться из своей хаты как положено, в чистой, по христианским обычаям одежде. Эх, кабы так!

Мы редко в молодости задумываемся о последствиях, которые кроются в наших ошибках и которые через толщу времени вдруг накрывают нас взявшимися ни откуда проблемами. То, что в молодости кажется, нам легким, пусть и порочным увлечением с возрастом приобретает характер болезни. То, что в молодости в нас кажется ничем ни приметным изъяном, в зрелом возрасте оборачивается пороком. Упаси нас, господи, совершать деяния опрометчивые, за которые в старости придется платить двойную цену, лишив себя добровольно покоя и разума.

Эпилог.

Короткий ноябрьский день был на иходе. Вслед за мелким дождем, который на земле образовывал ледяную корку, ложился густой пушистый снег. Было что-то трагическое в его монотонном кружении, изредка прерываемом сильными порывами ветра, который вносил сумбур в величественные действия природы. Сумерки сгущались, смешавшись воедино со снегом, они становились сплошным темно-серым месивом. А снег все ложился и ложился плотным слоем на ветвях деревьев, сбросивших опостылевшую за лето листву, на проводах, что распростерли свои нити над жнивьем, ложился бархатной скатертью от пункта "С" до одинокого брошенного дома, расстояние между которыми равнялось примерно трем тысячам стариковских шагов. Снег замедлил падение и тучи, враз оказавшиеся не у дел, попрятались. К утру сильно подморозило. Еще ночное небо заигрывало с молодым, только что народившимся месяцем, когда завыла где-то вдалеке деревенская собака истошно и протяжно.

Серафимыча нашли утром на обочине дороги замерзшим, всего в сотне шагов от дома и в сотнях тысяч шагов от потерянного им, по его недоумию счастья.

4 марта 2005 год, п. Отрадное.

10 мая 2005 год.

Первая публикация в альманахе «Берега Анграпы»-3, октябрь,2009г.